Portal of Illusion

Я кое-что прощаю аду
За неожиданность наград...
Варлам Шаламов.

Когда ты долго живешь беззаботной жизнью, она потом обязательно подкидывает тебе какой-нибудь сложносочиненный каверзный сюрприз. Например, вместо борделя – войну, куда отправился по собственной воле, а вместо собутыльников – друзей, и плевать, что друзья эти иногда даже не осведомлены о том, что они друзья. Попробовал бы кто назвать Ворона другом, отповедь была бы хоть и коротка, но отменна… Марсель Валме как-то невесело улыбнулся и покачал головой. Последние полгода научили его расставаниям и расстояниям, и это было не лучшее из знакомств.

Теньент Чарльз Давенпорт собирался отправиться в Цикотелу – или, возможно, к закатным кошкам. И это было правильно. Не Закат, а то, что они собирались что-то делать, пытались что-то делать с этим беснующимся в предсмертных конвульсиях государством, со всем его безумием. Впрочем, возможно, что-то делать и было безумием.

- Хоть раз задумался ты, а не я.

Марсель обернулся. Чарльз стоял в дверях, уже полностью одетый и готовый к дороге. Он даже, кажется, попытался улыбнуться, но и его улыбка тоже не казалась веселой. Виконт Валме припомнил, что вообще никогда не видел на лице Давенпорта нормальной улыбки. Этот узкий изгиб одними губами сошел бы за оную разве что у ызарга.

- Ничто человеческое мне не чуждо, - нарочито бодро отпарировал Марсель, и тот улыбнулся снова. Надо было выдвигаться, но Чарльз – вместо того, чтобы приглашающе отойти в сторону и дать пройти Валме – переступил через порог, закрыл за собой дверь и подошел к окну. Вид там был не из лучших, ни в какое тебе сравнение ни с Фельпом, ни с Урготеллой… Но в Фельпе с ними был Алва, была честная (по меркам Ворона) война, а здесь была собственная страна, в которой они рисковали оказаться чужими, мокрая и кажущаяся бесконечной степь и странное ощущение того, что всё перестает иметь смысл. Какая разница, с кем ты говоришь, пьешь, строишь планы и фехтуешь, если завтра его подстрелят? А не его, так тебя? Не дриксы, так свои? Не здесь, так там… Создатель, Леворукий и иже с ними! Марсель мысленно окунул себя головой в бочку с ледяной водой. Воистину, упаднические пейзажи осенней Варасты навевают упаднические же настроения. А это, как известно, не богоугодно, вредно для пищеварения и вообще.

Виконт Валме криво усмехнулся и посмотрел в спину Давенпорту. Тот всматривался в серый смазанный каплями оконный холст спокойно и равнодушно. Каменное, лишенное выражения лицо, а Марсель не любил живых, что походили на мертвецов. Он быстро подошел к теньенту и панибратски хлопнул его по плечу. У Чарльза дрогнули крылья носа, он изобразил подобие улыбки, но глаз от окна не отвел. Марсель мысленно вздохнул.

- И о чем вы думаете, сударь?

- Никак не могу понять. Если Рокслей мертв, мне радоваться или нет? – Закатные кошки, ну найдите ещё хоть одного человека, так безучастно говорящего о радости… Хотя какая тут, к ызаргам, радость. Валме не знал, что ответить, потому что любой ответ был бы проигрышным. Давенпорт, стреляя в Генри Рокслея, убивал предателя, защищая своего короля, и плевать, что король из Фердинанда, как из Манрика Первый маршал. В том сумасшедшем человеческом аду он остался верен присяге, и никто не мог бы его упрекнуть. Но делать из Чарльза убийцу не хотелось – даже учитывая, что им всем придется убивать – и, возможно, от крови будет не отмыться во веки вечные. – Если же жив, то нужно довести начатое до конца. И отдать оставшиеся долги.

- Кому? – Как-то безнадежно отозвался Валме. По виконту, ни одна человеческая тварь не стоила мук собственной совести, но не объяснять же это Давенпорту на дорожку.

- Джеймсу Рокслею. И полковнику Морену. Если успею. – Чарльз закрыл глаза и сжал эфес шпаги. Лицо его было жестким, серым в тусклом дневном свете и четко выточенным.

- Запомни, нарвешься на пулю – найду и добью! – Марсель сам не понял, на что вдруг разозлился. З-з-закатные твари, да что они все о себе возомнили, мстители, боги, Люди Чести?! Сначала Ворон исчез черт знает куда, написав им пару вежливых записок, Луиджи Джильди на пару с ним провалился сквозь морскую пучину, чтоб его крабы сожрали, теперь ещё этот. Оторвать бы голову тем, кто втравил их всех в эту явно шулерскую, подлую и кровавую игру, но это надо лезть или за Леворуким или за Создателем, а у Валме не такие длинные руки. - А не добью, так покалечу!

Чарльз обернулся через плечо и вопросительно посмотрел ему в лицо, как-то так искренне, непонимающе выгнув брови.

- Не злись, - бросил в упавшую тишину.

Не злись?! Да если ещё хоть кто-то пропадет или сдохнет, он, Марсель Валме, повесится на своем же шейном платке (сначала, конечно, таки дотянувшись или до Повелителя Кошек или до Милосердного, забывшего, что Он милосерден). А если всё это кончится хорошо, всё, всё это, то, ей-богу, уйдет в монастырь. Оба варианта, правда, казались непривлекательными в одинаковой степени. Второй даже хуже.

- А на кого мне ещё злиться? – Его рука так и лежала на плече Давенпорта, и он, сжав пальцы, заставил теньента повернуться к себе. – На кого?

Нет, определенно, эти проводы превращаются во что-то странное. Мысль скользнула по краю сознания и растворилась, а чужие глаза, потемневшие в утренних серых сумерках, остались. И даже пытались казаться живыми.

Вот так, вдруг подумал Марсель, находят друзей. И вот так, не дай все святые, могут и терять. Но этого не должно случиться, если Ты, конечно, слушаешь хоть кого-нибудь и когда-нибудь, а не только и не столько Своих сладкоголосых клириков. Если Ты вообще, конечно, есть.

Какая прелесть, как сказал бы Ворон. Виконт Валме, заведший душевную беседу с Создателем. Очаровательно. Умиляться и рыдать в платочек.

- Я обещаю тебе остаться в живых, - изобразив всё то же подобие улыбки – вполне себе человеческой и вполне себе настоящей, хоть и тоскливой до воя, отозвался Чарльз. Веселья в его голосе не было, но и этот излом губ – уже хлеб. И, помолчав, как-то протяжно выдохнул: - Провожаешь?

- До первой рогатки, - Марсель нахмурился. – Дальше – дурная примета. Здесь так говорят.

- Ты суеверен?

- Станешь тут с вами… - Теперь суеверен. Теперь он думает не о Марианне, куаферах и новых камзолах, а о войне; о том, как спасти эту агонизирующую страну от «гусей», «павлинов» и сорвавшихся южан; об отправившемся Леворукий знает куда (как пить дать – знает) Вороне и об этом усталом, до сих пор, хронически усталом человеке, ставшем убийцей, но не предателем, сломавшем об колено свою шпагу, а вместе с ней, возможно, и что-то там, внутри себя самого.

- Смотреть в спину – тоже плохая примета, - негромко поделился Давенпорт.

- Тогда я разверну коня раньше, чем с месте тронется твой, - пожал плечами Валме.

- Договорились, - как-то ломко усмехнулся Чарльз, глядя куда-то в сторону, Марселю за плечо. У него вообще была эта черта – глаза иногда замирали на какой-то точке, надолго замирали, мертвенно, и виконту в такие моменты отчаянно хотелось стукнуть новоиспеченного друга по голове чем-нибудь тяжелым. – Поедем. Адуаны уже, наверное, ждут.

- Ждут, куда денутся, - кивнул, соглашаясь, Валме, но с места почему-то так и не сошел. Его рука по-прежнему лежала у Давенпорта на плече. Создатель, и этот вот, со своими глазами в никуда, в поход собрался? Такому, впрочем, ни одна засада не страшна, не успокоится и не упокоится, пока все долги не раздаст. А когда раздаст, пусть только попробует не вернуться к нему, Марселю, живым. Он с него три шкуры спустит.

Пальцы как-то непроизвольно сжались в горсти, сминая ткань. Чарльз все-таки перевел взгляд на его лицо – и тут всё почему-то как-то сжалось и застыло. Эти умирающие глаза, пытающиеся быть живыми, это жесткое лицо решившегося и решившего, эти темные, страшные тени вокруг глаз.

Леворукий, привязать бы его где-нибудь, накидать перины – и пусть отсыпается. И не вспоминает ни про Рокслеев своих, ни про Фердинанда – короля-не-короля, ни про что. Он, виконт Валме, даже согласен с заряженным мушкетом посидеть под дверью и посторожить, чтоб не сбежал. Когда, конечно, отдаст за этого идиота все его долги.

С другом он прощался здесь и сейчас, вот так, глаза в глаза. Там, у последней рогатки, в мокрой степи, будут слова об удаче, шутливое дурачество, бессмысленная болтовня, бодрые напутствия и увещевания вроде «Утонешь – убью!», а прощание было – вот оно. Молчаливое – и потому какое-то особенно страшное. А Чарльз всё стоял и не двигался – каменным изваянием, приросший к месту, недвижный, и всё никак не сбрасывал его руку со своего плеча, и хватка разжалась как-то сама, рука просто легла на плечо – снова, опять, только как-то совсем по-другому. Марсель давно понял, что его мысли и его руки вдруг начали жить своей собственной, никоим образом от него не зависящей жизнью – а потому позволял им делать, что считали нужным.

Он поднял вторую руку, опустил её Давенпорту на другое плечо, снова сжал, комкая, ткань и – так и глядя в глаза – уронил в тишину, звоном об пол:

- Чтобы живой, теньент, понял?

Леворукий, ведь не на Дараму, не под Фельпские стены же он его провожает и не на безумный абордаж, тогда почему, ызарг его подери, так страшно, всё равно так страшно? Ну, Цикотела, ну, дорога, так ведь не в Закат же. Это, впрочем, как повезет.

Наверное, было в его, Валме, глазах и тоне что-то такое, от чего у Давенпорта вдруг дрогнули крылья носа и ресницы, как будто по лицу прошла короткая секундная судорога, порыв нездешнего ветра.

Прощание было выдумано Чужим, чтобы вынимать из людей душу. Теперь Валме это понял, понял с какой-то беспросветной глубиной отчаяния, и отчаяние тоже было новым, странным, незнакомым по прежней жизни чувством. Ему не хотелось думать, за какие такие заслуги и за какими кошками он так привязался к теньенту королевской охраны и так не хотел его отпускать, что, будь на то воля, так и держал бы всю жизнь. За плечи. И ещё ближе.

Прощание было выдумано Чужим, чтобы…

Чарльз вдруг медленно закрыл и открыл глаза и как-то рвано выдохнул:

- Марсель…

… и это стало, видит Создатель, последней каплей. Душу вынули, перевернули, измололи и даже не потрудились вернуть оставшийся прах обратно.

Валме резко дернул Чарльза на себя и вжался ему в губы. Губы были жесткими, обветренными, но это было абсолютно неважно, это не имело никакого значения, вообще ничего – кроме жизни и смерти этого благородного болвана – не имело значения. Пусть у него там, внутри, хоть сталь, хоть платина, здесь и сейчас места этому не было.

Сухие горячие губы разомкнулись, разрешая, Давенпорт коротко выдохнул – и теплое дыхание пеплом осело у Марселя на губах, и он сжал руки на его плечах ещё крепче, сильнее вжимая в себя тело, которое нужно было согреть, но сильнее и ближе было уже нельзя. Чужая рука неуверенно, как-то напряженно коснулась его лица, и Валме, наконец, превратил пока ещё прикосновение в поцелуй, и пусть тот думает, что хочет. Давенпорт даже может вызвать его дуэль, если пожелает. Потом. Когда вернется. А он вернется. Не может не.

Пальцы, дотронувшиеся до его щеки, осмелели, скользнули по скуле, виску, в темные волосы, сжали их в горсти – опасливо, мягко. Во всем этом была какая-то болезненная, отчаянно нездоровая нежность, протяжная и вязкая, и она тянула в себя, как зыбучие пески и топи болот.

Это было прощанием. И это было страшно. И хорошо, и гори оно всё Закатным пламенем, и о Чести и безумии они поговорят потом, и…

Чарльз вдруг резко отстранился, выдохнул, снова подался вперед и уткнулся лбом Валме в висок, ладонь, обнимающая затылок, никуда не исчезла, и Марселю казалось, что Давенпорт удерживает его голову, словно боясь, что он исчезнет, как и многое в их, будь они прокляты, жизнях. Но Марсель никуда не собирался исчезать, исчезнуть собирался Чарльз – в компании двух дюжин адуанов.

Валме никогда не привлекали мужчины, но сейчас вдруг стало понятно, что нет никакой разницы, кто, главное – другое, совсем другое, а отпускать не хотелось мучительно, и именно поэтому, напоследок успокаивающе скользнул ладонями по чужим плечам, Марсель отступил на шаг, предпринял вполне удачную попытку улыбнуться, отвернулся, подобрал с кресла плащ.

Давенпорт всё так же стоял у окна и наблюдал за ним с какой-то задумчивой внимательностью. Только на мертвеца, не понимающего, что мертв, Чарльз больше не походил, и от этого почему-то хотелось петь, кричать, ликовать, но вместо этого Марсель только поправил перевязь, надел шляпу и снова улыбнулся.

- Твой эскорт не простит нам задержки. Идём.

И уже у самого порога, когда Валме собрался открыть дверь, Чарльз внезапно оказался очень близко за спиной, на талию вдруг еле ощутимо опустились чужие ладони – Марсель как-то странно выдохнул, словно подавившись загустевшим воздухом – и Чарльз негромко произнес ему в шею:

- Обещаю. Живым. Но подставишься где-нибудь под пулю раньше меня – найду и убью.

И Марсель понял, что улыбается. Улыбаться сейчас было безумием, но, во-первых, эта болезнь, вероятно, заразна, а во-вторых, он не променял бы её ни на какой рассудок.

Он выполнил обещание и не смотрел уходящему в спину. Теперь Чарльзу надо было выполнить своё. А со всем остальным они как-нибудь разберутся.