Portal of Illusion

400 год К.С. 23-й день Весенних Молний, Талиг, Хексберг.

Есть вещи, о которые проще забыть, если хочешь жить дальше, и всё действительно было бы просто, если бы забыть было можно. Но чужие глаза, широко распахнутые, оленьи, доверчивые глаза, полные невыплаканных слёз, он будет видеть перед собой всегда. Потому что, может быть, нежная девочка, знающая, что такое верность, самый большой его грех. Не было ничего страшнее того солнца над головами, той плещущей синевы за бортом и той густой алой крови на досках палубы.

Водопад волос. Серебряный голос. Боль. Та, которая никогда не была его и которой его никогда не стать.

Поликсена – память и вина. Без искупления.

Луиджи сжимает пальцы в кулак, и твердые, нагретые ладонью мелкие камни врезаются в кожу. Переливчатый золотой янтарь, искрящийся под солнцем, которое сегодня опять взрезает глаза, - а там, внизу, во внутреннем дворе, тонкая рыжеволосая девочка, невидящими глазами глядящая в страницу. Джильди не помнит, сколько стоит на этой галерее, но помнит, что баронесса Сакаци за всё это время не пролистнула ни одной страницы. Возможно, она даже не замечает лежащей на коленях книги, и бессильные руки, которыми она иногда поправляет шаль, двигаются словно в воде – медленно, без жизни.

Мелания – одиночество. Без прощения.

И тогда она, чуткая, поднимает голову, переводя невидящий взгляд наверх, и смотрит на него. Луиджи не вздрагивает, не улыбается, не кивает, не делает ни шага. Просто в ту секунду, когда он встречается глазами с этой осенней девочкой, ему кажется, что всё ещё можно вернуть, что когда у двоих так пусто внутри – это можно восполнить.

Это просто нельзя оставлять так. Мы же живые, живые, живые, слышишь? Живые!

Воспитанница Матильды Алати вдруг, словно очнувшись, быстро поднимается, роняет книгу, оправляет шаль и выбившиеся из узла медные прядки, на скулах её вспыхивают два алых пятна, и он кланяется ей – внезапно неловко. И идет вниз.

Луиджи несет ей нитку солнечного янтаря, но янтаря драгоценнее, чем эти, нечеловеческой чистоты, глаза напротив, - нет.

И эту девочку он не отдаст никому. Ни смерти, ни войне, ни людскому закону. Потому что когда двое заплатили по своим долгам сверх меры, они имеют право на то, чтобы кто-то вынул из сердца тупую иглу, отзывающуюся ноющей болью.

- Баронесса, - он целует холодные тонкие пальцы, вздрагивающие в его ладони, и где-то в горле бьется и пульсирует что-то невместимое, нежное, горькое… Как эта робко-испуганная, тихая улыбка на чужих губах.