Portal of Illusion

- … вы с нами? Очнитесь же!

И он поднимает голову от тетрадного листа – задумчивость, самим не раз проклятая, - и ударяется о непрозрачные чужие глаза, насмешливые, заинтересованные, серьезные. Странно строгие – с издевкой.

- Из меня, безусловно, плохой лектор, если вы так увлечены чем-то другим, - и по аудитории волной, к стене и отражаясь, пробегает десятком разных голосов короткий сжатый смешок.

- О… - этот выдох заставляет внимательнее взглянуть в глаза этому мальчику, - простите.
И, опустив глаза, посмотреть под его руку – на угол тетрадного листа, где под его пальцами скрывается набросанный карандашом профиль, слишком похожий на её.

А у него красивые пальцы. Красивые, тонкие, длинные белые пальцы, чуткие и уверенные, когда сжимают карандаш. Они, должно быть, очень умелы – могут быть, если научить его – о, вовсе не теории искусства…

И из приподнятого на издевку, насмешливо-вежливого голоса вдруг исчезает металлический болезненный звон. Какие глаза. Какие глаза, милый мальчик, голубые, с темной каймой зрачка, льдистые. Как я не увидела тебя раньше?

- Постарайтесь не отвлекаться впредь.

И он медленно кивнул в ответ. У неё горячо заныло под сердцем.

***
- Я нарисую вас, вы разрешите мне?

У неё хищно зеленые глаза, длинная шея и острые ключицы – он видит то, что может с закрытыми глазами набросать грифельными штрихами, и у него заволакивает глаза от того, как она смотрит на него – эта женщина; смотрит глубоко, за глаза, внутрь.

Острые ключицы… голова с тяжелой копной медных волос, откинутая на тонкой длинной шее… Нет, мальчик, такое не рисуют. Такое берут.

- Мне было бы интересно посмотреть на вас за работой.

***

Какие же они, эти мальчики… Неловкие. Угловатые. С улыбками для плоских шуток в подворотнях, никак не желающих привыкать к тому, что губы можно ломать совершенно иначе – о, плавной линией дуги лука, стоном – первым.

- Мне холодно, - и из дрогнувших пальцев на пол падает сухая чистая кисть из тех, что он задумчиво перебирает в пальцах. А ей ещё холодно. И хочется, зажмурив глаза, откинуть назад голову и улыбнуться – о, милый мальчик, как ты хорош, когда так смущен. Как вы все хороши, когда ещё такие… чистые.

Ты хотел рисовать меня. Так рисуй. Вот – я.

Темные кудри, и кольца волос вьются у шеи – мягкие, нежные; встать, подойти, потянуться и коснуться губами выступающего позвонка – но её же рисуют.

Всё успею.

***

Отдавая должное – совсем не дрожат пальцы. И он, должно быть, удивляется сам себе – но, рисуя, он видит материал – и только. Но, мальчик, разве я – просто материал? И она забывает, что он робко запретил ей улыбаться – и улыбается.

Не первый, далеко не первый – уж не последний, нет, но что делать, если она одна их видит, этих отроков с глазами небожителей и сердцевиной белее снега, что делать, если их глупые, пустые, кричаще вульгарные ровесницы способно только лечь под, в то время как она – о, она любит их. Любит – и коллекционирует, но одно не мешает другому. Одно и есть – другое.

А ему ведь не рисуется. Линия совершенно не живая, и он не понимает, чего не хватает наброску. Он знает, что делает всё правильно, хорошо, что проблема не в освещении и не в настроении. Что хорошо всё, кроме этого отреза черного атласа, в который укутана его модель, и острым взглядом художника он видит под тонкой тканью каждую линию живого, горячего тела, каждый изгиб под скользящей тканью, и ему стыдно, так стыдно, что пылают щеки – почти так же ярко, как блестят глаза, венчающие угольный атлас – на смуглом, красивом лице. Над темными губами, чувственными до отталкивания.

И он опускает голову.

И – уже не материал.

О, мальчик. Почему ты не улыбаешься мне? Тебе страшно? С первой всегда страшно. Но – ты – ведь – знал…

Ри-со-вать. Ей хочется смеяться этому слову.

Он продолжает рисовать – боги, так упрям и хорош, а она стягивает атлас и, опершись на руки, расслабленно выгибается в пояснице, откидывая назад голову. Когда он поднимает глаза, в первую секунду ему кажется, что это дежа-вю, потому что он уже видел это – то, что никогда не нарисует, и только теперь он понял, почему.

И её «иди ко мне» - еле слышное, выдохом, не с губ даже, а в прикрытых тенями ресниц глазах – толкает его в спину и влечет.

***

Прижимая к груди острые колени, он будет смотреть на её силуэт, вырезанный из черной бумаги на прямоугольнике освещенного окна, а она, с наслаждением затягиваясь сигаретой, будет думать, почему они всегда потом так смотрят на неё – эти мальчики с голубыми глазами невинных отроков.