Portal of Illusion

«У нас всё равно ничего бы не получилось», - шепчет она себе, отворачивая голову от окна, потому что – вероятность этого так велика – та же луна серебряным диском светит над Нирнией, и, возможно, он тоже на неё смотрит – значит, она – нить. Значит, от неё до луны и от луны до него – так мало.
Всего лишь невозможность.

Сьюзен закалывает волосы. Сосредоточенная, серьезная. Неизменная.
Или? –

Она совершенно не поняла, как это случилось, не уловила момент, потому что если бы сделала это – проанализировала и вернула бы всё на свои места. Свою жизнь – неприкосновенно – себе, его – ему. Просто – вернула бы его самому себе.
Не стала бы уносить с собой в другую жизнь тень, не дающую покоя. Но никто не видит, что покоя больше нет. Никто не думает, что Сьюзен может измениться.
Что она уже совсем, совсем другая.
И ей нравится, что никто этого не видит.
Или она только думает, что не видит.

Она бы, если могла, спросила бы у него, почему он не остановил её, не попросил остаться и не сказал хотя бы короткого, выдохом, «Не уходи». Ей даже кажется, что тогда она могла бы действительно остаться, но – иллюзия.
Он ничего не сказал ей, но это не значит, что не сказал никому.

Их дом начинает походить на склеп. На склеп для душевнобольных.
Питер, улыбаясь пустоте и отмалчиваясь, запирается на чердаке, живет своими книгами, разговорами со всё удаляющимся прошлым и снами, в которых, наверное – Сьюзен почему-то очень хочет в это верить – ему уютно.
Она сама разговаривает дома всё реже. Да и с кем? Люси и Эдмунд, обмениваясь улыбками, исчезают на время, за которым невозможно уследить, и, возвращаясь счастливыми, давно не пытаются ничего рассказывать старшим. Нет смысла.
С Питером, разрушая его собственный, неприкосновенный, выстроенный для себя одного мир? Зачем же. Она нарисовала для себя такой же. Тоже на двоих.

Ни в чем нет смысла, и от этого так легко.

Интересно, он её вспоминает?
Или не её.

Странно, это всё её ничуть не пугает, хотя та, прошлая Сьюзен (странно, когда она успела поделить себя на ту и эту?), кажется, боялась бы себя. Боялась бы того, что начинает говорить во сне – с тенью вздоха, боялась бы того, что за стеной слышит шелестом тот же шепот. Наверное – ей так хочется думать, так спокойнее – это просто эпидемия, захватившая их с братом. Болезнь – а, значит, лечится.
У болезни неизмеримая черная глубина глаз.
Губы, с которых хочется срывать стоны-вздохи.
Руки, прикосновения которых убивают своей недостижимость.
Жизнь, которая идет там – в её после.

Интересно, у Питера то же и так же?
И это опять её не пугает, хотя испугаться, кажется, пора уже давно.

«У нас все равно ничего не получилось бы», - вызовом бросает она в темноту и замирает, ожидая ответа. Он обязан, он просто обязан быть.
Отзовись.
Но совершенная тишина неподвижна и звоном отдается в ушах.
Сьюзен отворачивается, вжимается лицом в подушку и беззвучно рыдает.
Почему она не предвидела этого?

…Эта невероятная близость обдает её жаром, заставляет голову кружиться, а руки – дрожать. Он так близко, так невыносимо близко, что можно запутать пальцы в его волосах, коснуться губами линии подбородка, скользнуть губами выше, поймать, наконец, этот извечно от неё ускользающий вздох…

И проснуться, замирая от ужаса. От ощущения невосполнимой потери. От ощущения того, что – виновата сама .
Если бы можно было вернуться и вернуть – она ничего не пожалела бы. О, она на всё бы пошла.
Потому что терпеть больше нет сил. Потому что «если бы» - не бывает.

Иногда ей хочется закричать. Пронзительно громко, так, чтобы надорванный голос долетел до мира, в котором ей не было места. До мира, в котором тень, ставшая её существованием, обретала плоть и кровь.

Интересно, у Питера то же, так же?

А потом она нашла выход.
Маленькую лазейку.

В первый раз Сьюзен даже не заметила, как её пальцы, пробежав по груди и животу, опустились ниже. Она, кажется, просто не очень понимала, что делает, но что-то древнее, будоражившее кровь, подсказывало, что и как надо делать, чтобы было похоже на то, что она представляла себе, на что она пошла бы вне всего, будь она там.
Но её там не было. И там он был один.
Или со своими тенями – тоже?

Сначала горячая упругая волна, ознобом проходившая по телу, её пугала, и она боялась всего: себя, своих действий, кажущейся их неправильности, и еще помнила о миражах некогда крепких бастионов морали и нравственности.
Но бывают слова, которые иногда исчезают из лексикона.

Давясь стоном, она заглушала крик, с силой прикусывая губы.
Она не узнавала себя в зеркале.
К этой – с темными пятнами болезненного румянца и алеющими губами – она еще не привыкла.
Интересно, а у…
Почему она все-таки уверена, что причина Питера – та же?
Пожимая плечами, она могла бы сказать: «Я просто знаю».

А еще она прятала в холле, в потайной пустоте лестничных перилл, фляжку с бренди. Питер, наверное, очень удивился бы, заметь он исчезновение старого отцовского подарка. Тому, что она перестала пустовать именно благодаря Сьюзен, он удивился бы еще больше.
Но сжигающая горечь алкоголя её отрезвляла.
О, нет – новой себе она уже не удивлялась.

Беззвучный крик разрывает легкие.

- Сью?.. – изумленным шепотом. Питер замер на лестнице.
Сьюзен сидела на последней ступеньке, закутавшись в плед. Горло жгло огнем.
- Питер, - она обернулась, медленно растянув губы в улыбке, - хочешь? – и протянула ему фляжку.
Она могла бы ждать удивления, возмущения, ужаса, но когда увидела в глазах брата тот же блеск такого знакомого, своего до и после, поняла, что, верно, догадывалась правильно - о, обо всём.
Итак, они больны одной тенью, в одном мире и одном времени. Так почему бы не сходить с ума вместе, раз они уже так к этому близки.
Питер, криво усмехнувшись, протянул руку и, закрыв глаза, пригубил. Дыхание остановилось, защипало глаза.
- Теперь ты, - глухо выдохнул он.
Тогда она улыбнулась, встала со ступеней и, без соскользнувшего пледа, в одной снежно-белой сорочке, со спутанными локонами, показалась ему чужой и – наконец-то – совсем незнакомой. Сьюзен взяла фляжку и сделала глоток.

Королевы провожают свою жизнь стоя.
И стоя пьют за помин усопших.

Они оба, не спрашивая, знали, что за ними следует – из общего невозвращения – одна тень. Теперь уже – на двоих.

Они разошлись молча. Они слишком хорошо всё поняли.
Вздрагивающие ресницы при взгляде в глаза в глаза сказали больше слов.

Сьюзен учится, Сьюзен опекает младших, Сьюзен улыбается знакомым.
Сьюзен ломает руки, глотает стоны-всхлипы и знает, с кем их можно разделить.

Она устала он жизни, обретающей смысл только глухой ночью.
В очередной раз, столкнувшись ночью с Питером у тайника в холле, она закрыла глаза и потянулась к нему. Не удивившись губам, накрывшим её рот поцелуем.
Почти как тогда. Почти как то прикосновение.

И всё сразу обрело смысл.

Вдвоем ждать намного легче.
Вдвоем намного легче быть безумными и думать, что тень, наконец, обретена.
Единственное слово, которое они говорят другу – это тихое, между выдохами, - чужое имя. Имя, которое и стало – смысл.

Земная, серьезная, всем знакомая – обыкновенная Сьюзен закалывает волосы. В комнате ранний утренний сумрак.

Что-то перевернулось в мире.
Что-то стало совсем по-другому.
По крайней мере, она спаслась.

- А мне так хотелось кричать, - тихо, вполоборота повернувшись к зеркалу, будто жалуясь, скажет она – и губы скривит ломанная линия усмешки, дрогнувшая, как влага в глазах.

Жизнь, как всегда, оказалась лабиринтом без выхода.
Сложнее, чем казалась когда-то.

Le roi est mort, vive le roi.