Portal of Illusion

Из её больших, широко распахнутых, карих глаз по белым щекам скользят слезы – сплошным потоком. Редким движением – вынужденным – она прикрывает глаза, и с ресниц, дрожа, падают вниз соленые прозрачные капли.
Её так жаль, что нет сил, но он ничего не может сделать с собой. Вины ни за кем нет.

Только на скулах горят два ярких, безжизненно розовых пятна темного румянца – как краской, как по обводу.

- Ну – прости меня… Ну – прости меня… - Он стоит на коленях, сжимает в своих руках её сложенные ладони и смотрит в глаза – ищуще, жалостливо. Она только кивает, закрывает глаза и порывисто втягивает воздух – боже мой, лучше бы она била посуду, орала не своим голосом, швыряла вещи, колотила бы его в грудь – неощутимо, но ей – выплеснуть. Лучше бы она была – не так беззащитна. Он бы тогда знал, что можно нападать в ответ, можно тоже – обвинять, бросать слова, хлопать дверью. Но только не эта обезоруживающая обреченность, только не эта покорность, пожалуйста, так же только хуже.

- Ничего, ничего… - Тихо, сквозь тонко звенящий от слез голос, успокаивая его, а не себя, рукою без колец стирая с лица влагу. – Всё, всё…

Лучшая оборона – нападение.
Нападение без борьбы – тоже стратегия.
Или, может быть, она и не обороняется, и не нападает?

***
Испуганно ахнув, девушка роняет кипу листов. Контракты, договора, документация – всё взлетает белым, с черными разводами строк, веером и оседает на пол. Не поднимая глаз, она быстро опускается на колени и нервно, закрыв челкой глаза, собирает руками рассыпавшуюся стопку.

- Прости. Я помогу, - и он, присев рядом, собрал листы и передал ей.

- Спасибо, - когда пришлось поднять глаза, чтобы элементарно не показаться грубой, предательски дрогнули ресницы.

Не каждый день принцы из сказок улыбаются секретаршам. Даже секретаршам на киностудиях.

***
- Бен, ты больной, - тихо выдохнул Уилл, покачав головой. – Больной… - Барнс коротко отмахнулся. – Ты правда ей всё рассказал?

- А что мне было делать? Что? – Бен, разведя руками, посмотрел Уиллу в глаза. – Что бы ты сделал, мелкий? Так больше нельзя, неужели не понимаешь? Нельзя больше, - Бен, подойдя ближе, опустился рядом на диван и, прислонившись плечом к плечу, негромко договорил: - Хватит ей врать. Она заслужила.

И после паузы:

- Не волнуйся. Она никому не скажет.

- Да черт побери, не в этом дело! – тише: - неужели тебе её просто… не жаль?

***
- Так ты рисуешь? – незаметно сплести пальцы, осторожно – чтобы не спугнуть или не смутить.

- Громко сказано. Просто иногда… как бы сказать… порчу бумагу рваными чернильными линиями. Скорее так, - и она, улыбаясь, чуть смелее и крепче сжимает руку, обхватившую её ладонь.

От паркового пруда тянет водной свежестью и чуть – тиной, глубиной и тяжестью. Но так даже лучше – в слишком прозрачном под бирюзовым небом воздухе. И ей впервые в жизни хочется, что-то в себе надломив – через робость, сделать что-либо, что… И, вдруг остановившись на месте, она поворачивается, заглядывает ему в глаза – своими оленьими, испуганно-доверчивыми – и, коснувшись пальцами распахнутого ворота белоснежно-слепящей рубашки, тянется и целует его. Еле-еле, неощутимо. Но – сама.

И осторожные пальцы легко касаются её волос, скользя по виску.

В воздухе – только свет.

***
Этими же оленьими, сказочными, доверчивыми глазами она смотрит и сейчас. И черные волны всё так же вьются, обрамляя бледное лицо, и ресницы так же дрожат при отрывисто-нервном выдохе, но что-то уже не так. И дело не в ней.

В нём.

Стараясь не торопить ни себя, ни её, не рваться отсюда немедленно, Бен неспешно складывает одежду в чемодан. Рубашка, брюки, купленный ею в подарок на Рождество свитер, нужные и не очень мелочи, вещи, вещи, вещи – как следы на песке. Слишком быстро исчезают, переставая напоминать. Слишком быстро – всё.

- Прости меня, Ники! Прости! – Вдруг, опустив руки и закрыв глаза, повернувшись к ней, бросает он. – Но я не могу по-другому!

И громкий, раздраженный, прорвавшийся голос чужеродным давящим эхо отражается от стен и от бессильно опущенных вниз, по телу, рук – никакой преграды, никакой защиты. Бей.

- Ну, прости же меня! – Подойдя ближе, он сжимает её руки ниже плеч и, исподлобья заглядывая в глаза, требует: - скажи, что прощаешь! Скажи!

Мне – так – надо – знать.

В глянцевых от слез, ореховых, невинных глазах – такая глубь тоски, что страшно самому, что самого тянет в эту глубину, что – упасть бы на пол, обнимать колени и шептать, шептать, шептать – лихорадочно, прижавшись головой к теплу её тела: этосильнееменя, этосильнееменя.

Чтобы всё-таки упало с некогда зацелованных губ: всё в порядке.
Но она молчит.

И Бен, оттолкнувшись, резко поворачивается, быстро берет сумку и уходит. Просто щелкает дверной замок – и с грохотом, подобно рухнувшему потолку, ей на голову обваливается оглушительная тишина.

Тишина, в которой не любят – прощаются.

***
- Ники! – Она останавливается, оборачивается на оклик и не успевает сказать ни слова, когда тяжело дышащий от бега Уилл на ходу срывает черные, в пол-лица, очки и, схватив её за рукав, тянет в сторону от быстрого людского потока, за угол, в подворотню. Отпустив её руку, отдышавшись, оглядывается по сторонам – нервно, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Еле догнал. Тебя невозможно застать дома.

Дома? Дом был – когда их двое, когда она роняла кисточку с краской на свежую рубашку Бена, а тот, вечером приходя с кастингов и из агентств, смеялся, откинув голову, радостно и счастливо, над её замешательством и бездною вины в глазах, и, притянув за плечи, сквозь медленно исчезающую улыбку, целовал – протяжно, долго, нежно – и она снова что-то роняла из вмиг обессиливших пальцев, когда так сладко кружилась голова и подкашивались ноги – когда он, охватив её руками, удерживал, не прекращая поцелуя.

Дом был – когда на их единственное Рождество он попросил её закрыть глаза и надел на палец невесомый обод кольца – ничего не значащего, не символичного, просто – подарка, но так у неё ещё никогда не кружилась голова – «Посмотри на внутреннюю сторону. Видишь?». Она видела.

Дом был – когда вечером по воскресеньям, если не был занят (а и был – ничто не могло помешать), он звонил Джорджи, встречал её у дома и, если могли, они подхватывали Скандара или Уилла, и ходили в кино. И Ники любила ходить с ними, потому что ей нравилось, как осторожно, будто боясь, что вот-вот хрустнут в его ладони тонкие пальцы, он держал руку Джо, и как они шутливо переругивались, и как она заглядывала ему в глаза (Ники заглядывала так же – всю мою жизнь – бери горстью себе в ладони, навсегда, не жаль). Это был – дом.

А не полупустая квартира с белыми стенами и прислоненными к ним полотнами. Не квадратные метры, стены, пол, потолок, окна. Окна, в которые он так любил смотреть, обнимая со спины, через её плечо.

- Ты всегда так начинаешь разговор?

- Да нет же, я опять шел от тебя, не застал дома, и увидел – ты идешь, и… У тебя есть время?

У неё теперь есть время. У неё теперь много времени. Когда так давят стены – как сейчас узкий кирпичный колодец подворотни – невозможно находится дома, где за каждым углом видишь – тень; только и остается, что уходить – неважно, куда, просто уходить, идти вперед по улице, прямо и прямо, пока не дойдешь до тупика. Пока не вспомнишь, что не за кем и не за чем идти.

- Есть.

- Так вот… Я понимаю, тебе очень, - Уилл кашлянул и отвел глаза, - нелегко, я, правда, понимаю, но и ты пойми: мы держались, действительно, и он, и я, но… Черт. – Он замолчал.

- Не надо дальше, не…

- Нет, подожди. Ты его любишь?

И незачем было спрашивать. Когда так говорят глаза – звуки, по меньшей мере, бессмысленны.

- И я. И… Любишь же, любишь, да? Так пойми, что иначе было бы хуже всем, всем, понимаешь? Ники… - вдруг тихо позвал он, заглянув ей в глаза, взяв в ладони – осторожно, будто щадя – её лицо и, подняв её голову, закончил: - Прости нас. Пожалуйста, Ники, прости нас… - наклонил голову, поцеловал в лоб и, опустив руки, выдохнул и ушел.

И пока слушала, как удаляются и затихают шаги, она думала, что, наверное, так действительно лучше. Что, наверное, если он счастлив (он же счастлив?), то невозможно иначе.

Отступление без защиты – не сдача позиции.
Это просто – инстинкт самосохранения.
Или любовь.

Moura, 14 августа 2008.